ПУТИ ПО РОССИИ. 1993-1994.

    ОТ АВТОРА

    Эта книга появилась благодаря настойчивости моих родителей. Когда
я возвращался из своих первых странствий и рассказывал об увиденном,
они говорили: запиши! и я записывал. Теперь они говорят: напечатай!
и я печатаю. Так что если вам эта книга не понравится - все замечания
к ним. Ну, а понравится - тоже к ним.

    Все очерки, кроме последнего, были написаны в 1993 году, "Русский север"
- в 1994. Мне было 17-18 лет. Потом были и другие поездки, и другие
книги. Желающие могут прочесть их. Надеюсь, появятся и новые.

    Когда я начинал путешествовать, я многого не знал. Что такое палатка или
спальный мешок - было скрыто от меня. С другими путешественниками и
автостопщиками я тогда не соприкасался. Поэтому читатель, надеюсь, не
будет слишком строг ко мне, читая эти строки.


    Ну а пока - счастливой дороги!
Антон Кротов.

ОГЛАВЛЕНИЕ:

От автора.
КАРГОПОЛЬ
ПУТЕШЕСТВИЕ К ИСТОКАМ ВОЛГИ
ВЫБОРГ
МОСКВА - ОДЕССА
НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ

КАРГОПОЛЬ

    Посреди лесов Архангельской области, там, где из озера Лача вытекает
великая северная река Онега, стоит старинный город Каргополь.

    Отправляясь в Архангельск - на берег Белого моря, - я ожидал
увидеть покрытые лишайником скалы или голую, мерзлую землю. И вот
наконец, проехав тысячу километров на север, я оказался в положении
человека, рассматривающего две одинаковые картинки с надписью: "найдите
десять отличий". Ярко светило солнце, по обе стороны дороги шел
светлый березовый лес, в вагоне был жаркий, спертый воздух, а на каждой
остановке входящие люди - никакие не чукчи - вносили в вагон
прокуренные корзины грибов.

    Правда, в лесу повсюду виднелись ледниковые валуны, сам лес из густого
лиственного превратился в жидкий березовый, города и села были в основном
деревянными, а поезд ехал очень медленно, выпуская клубы черного дыма
и оставляя позади миллион залитых мазутом шпал. Но больше отличий
я не находил. В Архангельске было теплее, чем в Москве, по небу ходили
кучевые облака, никак не походившие на полярное сияние, по улицам
ездили трамваи и троллейбусы, а в очень теплой, очень широкой и довольно
грязной Северной Двине опасливо купался местный народ, стараясь не
ударяться головами о редкие бревна, которые почему-то стекали в Белое
море.

    Так где же он, русский Север, край земли? Я не нашел его. Чтобы найти
тот спокойный, полярный, мерзлотно-тундряной последний тупик, мне
следует еще тысячу миль тарахтеть в облупленном поезде вокруг всего
Белого моря и вперед - в Мурманск, а может быть, и далее. Но я
решил вернуться назад. И вот, осмотрев Архангельск и музей деревянного
зодчества "Малые Карелы", сажусь в ночной поезд на Няндому
- обратно на юг.

    Няндома - маленький грязноватый городок Архангельской области.
Днем и ночью тепловозы тянут за собой бусы товарных поездов и испускают
черный дым. Вдоль улиц течет помойная вода. Вождь революции стоит
на пыльной площади, смотрит на все это, но молчит. Возвращаясь на
станцию, вижу у вокзала большой плакат - "Вас приглашает Каргополь".

    И я в полдень сажусь в горячий каргопольский автобус. Набитый доверху
людьми и вещами, он долгих два часа везет их по шоссе среди чистых
северных лесов. Дорога идет то вверх, то вниз, остаются позади луга,
холмы, бурные речки и высокие песчаные обрывы, с которых березовый
лес незаметно стекает. Людских поселений почти нет. Несколько раз
автобус останавливается и высаживает желающих в глухие, только им
известные места. Осторожно притормозивши, проехали по деревянному
мосту через реку. Много ли осталось в России деревянных мостов? Не
знаю.

    В этом старинном северном городке, казалось, медленнее течет время.
Среди деревянных домов, треугольных крыш и кирпичных труб торчал шпиль
46-метровой колокольни, которая и поныне остается там самым высоким
сооружением. Белые приземистые храмы украшали центр города. За ними
текла широкая Онега, в которой купались местные жители. Там же колыхались
многочисленные лодки, привязанные к берегу.

    Иду по улице. На почерневшей от времени стене одного из домов написаны
некогда красные, ныне потускневшие слова. Я подхожу ближе, отодвигаю
кусты малины и читаю: "Ни одной пяди чужой земли не хотим, но
и своей земли не отдадим никому. И.Сталин". Интересно. На крыльце
сидит человек. Я подхожу и спрашиваю - как? Неужели эта надпись
держится тут пятьдесят лет? - Он сначала не понимает меня, потом
оказывается: действительно, это написано было еще в войну, а осталось
до сих пор.

    В Каргополе два музея. В них не было ни одного посетителя. Первый
- "каргопольская ярмарка" - располагался в здании
одного из соборов и был закрыт; узкая деревянная лестница вела наверх,
где музейные тетушки пили чай. Заметив меня, одна из них спустилась
вниз, открыла дверь, оторвала билетик за пять рублей и ждала, пока
я все посмотрю. Я вышел, тетушка заперла дверь и ушла по скрипучей
лестнице. Второй, краеведческий, музей не был закрыт, несмотря на
отсутствие посетителей; тамошняя тетушка сидела и читала. Я рассматривал
столетние фотографии, картины на стенах и видел тот же древний город,
те же храмы (правда, не такие запущенные), те же пыльные улицы и ту
же, с рядком лодок, Онегу.

    И мне показалось, что время здесь течет медленно-медленно или не течет
вовсе. И если когда-нибудь, через много лет, я вернусь в Каргополь,
быть может, я увижу там следы своих ног в дорожной пыли.

   ПУТЕШЕСТВИЕ К ИСТОКАМ ВОЛГИ

    Ночь на первое мая. Большая толпа на вокзале города Бологое ожидает
билетов на ночной поезд Петербург-Невель. Я стою в этой толпе,
читая книгу "Жизнь Вивеканады". Давно ясно, что никаких билетов
не будет. Но не хочется расставаться с надеждой получить билет хотя
бы на одну-две остановки, и, забравшись в общий вагон, катиться спокойно
до самого утра - ибо ночью по дороге проверять уже не станут.
Я отправляюсь поездом в Осташков, а оттуда - к истокам Волги.
Покупать же билет я собираюсь только до Фирово, вдвое ближней станции,
но и это невозможно: кассирша опять сердится и отказывает уже сотый
раз подряд за эту ночь. Но вот, толпа потихоньку рассасывается, переходя
на платформу, куда уже медленно прибывает тот, невельский, поезд.

    Штурм Зимнего! Ура! С шумом, потрясая рюкзаками, саженцами, лопатами
и удочками, народные безбилетные массы атакуют длинный, слабо светящийся
состав. Но общих вагонов только четыре, и они уже набиты битком. В
дверях стоят проводники, пытаясь сдержать толпу. Я решил начать вталкиваться
с первого вагона, чтобы в случае неудачи пробовать просочиться, последовательно,
во все остальные. Но в тамбуре стоит несколько придавленный проводник
и изъявляет свои корыстные намерения. Пришлось вовлекаться в вагон,
размахивая небольшим количеством денег. Заплатив 1/3 стоимости проезда,
я пробиваюсь вовнутрь и с удивлением осматриваюсь: да-а-а! На всех
трех ярусах плацкартного вагона пребывали какие-то люди, внизу -
в основном сидели по четверо, вверху и на самом верху - лежали
в окружении мешков, рюкзаков, и особенно - помидоровых саженцев,
а на полу среди вещей сидели и дремали неудачливые господа, не сумевшие
занять места на полке. Среди них акробатическим способом двигался
какой-то тип с полиэтиленовым пакетом денег и пополнял его пожертвованиями
тех, кто только что зашел и недалеко забрался. Этот тип при ближайшем
рассмотрении оказался проводником.

    Наконец, прицепили к составу тепловоз и поезд двинулся во мраке. Я
устроился, сидя, на своем рюкзаке и задремал, но меня кто-то задел
случайно ногой по голове и я проснулся. На станции Фирово вышло много
народу и мне удалось занять место на третьей полке, где я и находился
до достижения поездом Осташкова. Ехать было жарко, но интересно. Один
раз достал фляжку с водой, которая у меня была, но чуть не облил всех
нижних обитателей вагона. Ничего не было видно из окна, но зато можно
было рассматривать пассажиров и их вещи, которыми было занято все
место, свободное от людей.

    А вот и Осташков. В 4 часа утра 1 мая 1993 я вылез на холодный воздух
и осмотрелся. Мне нужно было искать шоссе, которое привело бы меня
к истокам Волги. В своих мыслях я предполагал, что успею добраться
до туда и вернуться обратно, по другой дороге, в городок Пено чуть
ниже по ж/д, менее чем за одни сутки. Но потом, посмотрев по карте
имеющиеся расстояния (от Осташкова до Волговерховья - 69 км.,
обратно до Пено около 55 км.), я перепредположил, что доберусь пешком,
а вернусь на автобусе, который должен существовать в данной местности.
В апреле я уже имел два опыта, неудачных опыта, прохождения расстояний:
один раз отправился из поселка Черусти и, попав 11 апреля под сыплющийся
снег, застрял в торфяных болотах, попрыгал по мокрым кочкам и через
5,5 часов вернулся в Черусти; другой раз, 24 апреля, отправился в
Луховицы, чтобы перейти в Зарайск, - но в Луховицах узнал, что
между ними нет ж/д сообщения и я не смогу запросто вернуться в Луховицы,
- и не пошел. Несмотря на сии неудачи, я немедленно решил идти,
сначала вперед, а потом в левую сторону от вокзала (где начиналась
нужная мне дорога), чтобы добраться к истокам Волги часам к 18 вечера.

    Однако, сколько я ни шел "в левую сторону", никак не мог увидеть
искомой дороги. Было еще довольно темно и довольно свежо, кое-где
горели фонари, мигали желтым глазом редкие светофоры, а больше ничего
не было мне ясно. Наконец, набрел на какую-то железную дорогу и был
очень удивлен. Я думал, что иду вдоль ж/д, а тут пересек ее. Наконец,
я решил вернуться к вокзалу и там узнать у кассирши, - где, мол,
у вас эти самые истоки Волги? По пути я встретил какую-то утреннюю
бабульку в тумане и спросил это у нее. Но или ей это было неизвестно
или она решила это скрыть. Пришлось далее идти обратно, и тут я увидел
в тумане мужика-велосипедиста, который и указал мне путь. Увидев нужную
мне дорогу - а она оказалась совсем рядом - я вышел на нее
и пошел в тумане. Туман и иней на земле были следствием холодной ночи,
а утро было еще холоднее. Поэтому я надел оранжевую шапку, как у пожарника,
и варежки.

    Осташков, состоящий из сотен маленьких деревянных домиков и нескольких
многоэтажек в 5-9 этажей, кончился. На большом щите по выезде из города
было написано: "Внимание! На шоссе Осташков - Волговерховье
ведутся ремонтные работы" - значит, я на правильном пути.
Последний высокий дом, встреченный мной, был снабжен часами. 6:05
было на них. Ура!

    Я шел по старой асфальтированной дороге. По обеим сторонам был лес.
Населенных пунктов не было в нем. Кое-где были следы разумной деятельности
человека - автобусные остановки, пустые, неизвестно для кого построенные;
дорожные указатели. Изредка мимо проезжали наполненные людьми автобусы,
появлялись грузовики. Но их было очень мало, не сравнить с оживленными
дорогами Подмосковья. В одном месте я увидел по обеим сторонам дороги
два каменных дома. Я зашел в один из них. Пол был покрыт толстым слоем
льда, - еще с зимы, - а над ним тонким слоем воды. Это оказались
бетонные укрепления времен войны, а с левой стороны дороги была мемориальная
доска. Посмотрев эти строения, я продолжил свой путь. Из-за леса выходило
солнце, по правой стороне дороги кое-где попадались километровые столбы.
Столбы появлялись очень редко, поскольку шел я медленно. Периодически,
позевывая, я останавливался на дороге и отдыхал. Один раз встретил
ложбину снега и умылся им, удивляясь, как это он дожил до 1 мая. В
лесу было много камней размером порядка полуметра. Это были, скорее
всего, ледниковые камни, доползшие до наших широт.

    Мне казалось, что иду я уже целый день и удивлялся, почему я прошел
так мало. Когда солнце вылезло, я снял варежки, куртку и шапку. На
25-м километре я сошел в левую сторону от дороги в лес, развесил гамак,
который был у меня в рюкзаке, и задремал.

    Когда я проснулся, все так же светило солнце, людей так же не было.
Я собрал свой гамак - он был из синтетической веревки, легкой
и прочной - и пошел вперед. На 27-м километре случайно встретились
два человека с большими рюкзаками, идущие по направлению к Осташкову.
Я ничего им не сказал и они мне тоже. Далее я увидел по левую сторону
от дороги человеческий дом, сарай, забор, - в общем, целое хозяйство.
Правда, там никого не было. Я решил не смотреть его сейчас, а ловить
попутку. Казалось, что уже 15 или 16 часов дня и что я не доберусь
сегодня до истоков Волги. Я шел, а когда слышал шум сзади, оборачивался
и протягивал руку. Три машины поехали мимо, а четвертая остановилась.
"В сторону Волговерховья не подвезете?" спросил я. В машине
сидели дядя, тетя и кошка. Они согласились. И вот, машина шумно поехала
по дороге, а я смотрел в окно.

    Дорога была кривой, и чем дальше, тем более извилистой она становилась.
Вскоре, в области 50-го километра, проехали людское поселение. Это
была обыкновенная деревня, каких много в России, возможно, пятьдесят
дворов в ней было, но я не считал. Затем мы увидели под старину сделанного
деревянного господина, этот господин своей метровой деревянной рукой
показывал вперед, а надпись на указующей руке гласила: "К истоку
Волги". Вскоре асфальт кончился и начался грунтовый путь. Машина
очень нагревалась, и два раза водитель останавливался, залезал в двигатель
и охлаждал его снегом, который встречался еще по обеим сторонам дороги.
Женщина, водительская жена, оставалась в машине охранять кошку, которая
имела желание смыться.

    В одном месте меня предупредили: сейчас мы переедем Волгу. И точно,
за одним из поворотов показался столбик со стандартной голубой табличкой,
какие встречаются на всех шоссе России. "р.ВОЛГА" - было
написано на ней. Под дорогой, чуть ли не в какой-то трубе, протекала
узенькая речка метра два шириной. Волга-Волга! Я помню, как в Костроме
шел по мосту через Волгу и насчитал 1400 шагов, а в Нижнем Новгороде
поленился даже идти через великий мост над ней, а написано было, как
тут, тоже - "р.ВОЛГА"!

    Но наконец наши пути разошлись. Меня выпустили рядом с автобусной
остановкой и сказали: "Волговерховье - направо, еще 8 километров,
а нам - налево. Обратно можете вернуться автобусом, он уходит
с этой остановки на Осташков в 18 часов, а сейчас 12". Так я, впервые
в жизни проехав бесплатно на попутке, преодолел целых 35 километров.
Спасибо вам!

    Машина ушла налево - а я направо. Еще только полдень, целый день
впереди (я предполагал уехать вечерним поездом из Осташкова в Москву).
Я снял обувку, а потом и рубашку, и отправился в направлении указателя
по весенней, грунтовой дороге.

    Места эти, на краю Тверской области, уже почти в Новгородской, безлюдны
и пусты. Вдоль шоссе были два рода знаков - "крутой наклон"
и "кривая дорога". Периодически встречались километровые столбы.
Но по этому пути давно никто не ездил. Автобусы сюда не заезжали.
На восемь километров я не видел ни одного человека, ни одного транспортного
средства, никакого мусора, и вообще никакого творения рук человеческих,
кроме шоссе. Лес тот гораздо гуще, чем прореженные, вычищенные и вытоптанные
леса Москвы. Всякие коряги, палки, сучки заполняют лес и делают его
насыщенным и малопроходимым. По обеим сторонам дороги я видел цветы
различной окраски, они - желтые, белые, голубые - покрывали
землю, освободившуюся из-под снега. А в углублениях лежал снег и искрился
на солнце. И я шел там, и был свободен и счастлив, и весь мир принадлежал
мне.

    Когда в этом лесу какая-нибудь береза падала на шоссе, никто не подбирал
ее, и многие деревья, упавшие когда-то, оставались лежать поперек
дороги. На старых, высохших ветках росли длиные бороды сизых лишайников,
обволакивающих целые стволы. В нескольких местах сделались лужи, в
них впадали питаемые снегом ручьи, и в образующихся водоемах сидели
толпы лягушек и говорили: куах! на тысячу голосов. Кое-где росли хвощи,
одни выпускали свои споровые колоски, а другие были бесполые. В одном
месте по правую сторону дороги я увидел гнилой пень, а из него также
рос вертикально хвощ. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть. Это был,
точно, очень ветхий сосновый пень, но хвощ, росший из него, был вовсе
не хвощ. Это была веточка сосны, порожденная из пня. Увидев это, я
заплакал от радости и шел дальше, полный счастья. Действительно, думал
я, если Бог даровал этому сосновому пню новую жизнь, то не спасет
ли и нас, грешных?

    Дорога подходила к концу. Вот лес прервался, и я вышел к какой-то
деревне. Деревня была на холмистой местности, а дорога вела через
нее. Там было около десяти дворов и почтовый ящик. Интересно, каким
вертолетом оттуда забирают письма? Я спросил у местного жителя, где
тут истоки Волги, он показал вперед. Точно, это было еще не Волговерховье,
а надо было еще идти около километра. Уже тут висела большая деревянная
доска, извещавшая, что всякое водопользование исключается, что далее
начинается заповедная зона "Исток вел.рус.р.Волги". Туда я
и попал вскоре.

    Деревня Волговерховье содержит восемь или девять дворов. Люди там
живут, как думается, продуктами земли. Если идти от Осташкова, то
слева можно увидеть большую каменную церковь, которую я нашел запертой.
Там же находится изба с истоком и деревенский магазин, которые я также
нашел закрытыми. Река Волга истекает из озерца длиной метров тридцать
и глубиной по колено и глубже. На берегу стоят несколько обветшавшие
деревянные ворота без створок, с деревянной надписью наверху: "Исток
великой русской реки ВОЛГИ". Большой, почти в мой рост, камень
на берегу сообщает всем людям, что здесь зарождается красота и величие
Русской земли. Металлическая доска на другом камне содержит сведения
о длине Волги и озерах, через которые она протекает (Пено, Волго и
другие).

    Я пошел по деревянной дорожке, ведущей к той самой избе-часовне на
воде. Через окно можно было увидеть круглое отверстие около метра
диаметром в деревянном полу. Казалось, что вода в нем не двигалась,
дверь же была заперта и проверить было невозможно. И хорошо, что заперта.
Я вообразил, что войду туда и заткну пальцем этот исток, и вся Волга
высохнет до самого Каспийского моря, и все города - Нижний Новгород,
Казань, Волгоград, Астрахань - останутся без воды. Усмехаясь таким
мыслям, я вышел с деревянной дорожки на землю и пошел назад.

    Какой-то треск раздавался на поле. Это мужик пахал землю на некой
машине, но на какой - я не смог разглядеть. Я решил одеть рубашку
и тут заметил, что у меня пропал студенческий билет (его я взял на
всякий случай, чтобы задобрить контролеров). Стало быть, когда буду
в Москве, напишу в деканат заявление об этом. Я представил себе, как
у меня спросят, где я его потерял, а я скажу: "Между 60-м и 69-м
километрами шоссе Осташков-Волговерховье". Иду я дальше, и, представьте
себе, прошел я два или три километра - лежит себе на дороге, не
тронутый никем, - ибо людей тут нет, и транспорта тоже нет.

    Но что за шум? С грохотом и треском вслед за мной едет какая-то машина,
та самая, что пахала поле час тому назад в Волговерховье. Это был
трактор-самоделка, все внутренности которого торчали наружу, а предварялся
он большой вертикально стоящей трубой. "Давай подвезу!" -
предложил мне большой мужик за рулем. "Садись на крыло! Бутылка
у тебя есть?" Бутылки не было, но мужик не огорчился: "Ну
ничего! А с бутылкой было бы еще лучше!" И похвастался, показывая
на трактор: "Сам сделал!"

    И мы поехали. Поездка эта была похожа на полет камикадзе. Когда дорога
шла вверх, трактор ехал со скоростью быстрого пешехода, но как только
встречался спуск, мужик газовал, и я судорожно цеплялся за край сиденья,
ожидая, что "машина" перевернется. Но происходило нечто иное:
въезжая в лужи и ложбинки снега, переднее левое колесо трактора, ничем
не прикрытое, отправляло эту жидкость, смешанную с землей, в меня.
Каждая лужа отображалась на моих ногах - к счастью, я был без
кроссовок и это легко было счистить, - но многие брызги летели
даже на руки и рубашку. Каждое деревцо, лежащее поперек дороги, с
восторгом переезжалось, при этом машина подпрыгивала и чуть не разваливалась
на куски, как мне казалось. Какой-то цилиндроид, промасленные трубки
и черные рычаги - все это болталось и, казалось, только чудо соединяет
их в нечто целое. "Вот, ездил к другу пахать" - сообщил
мужик, и точно: сзади болтался какой-то топор, грабли и прочие инструменты
для сельхозработ. Из трубы шел дым в различных местах и прямо на меня.
Поэтому, проехав четыре километра до автобусной остановки, я покинул
этого мужика и остался наедине с зеленым окружающим миром, а трактор
затарахтел по пыльной дороге на Осташков.

    Сначала нужно было очиститься от грязи. Я нашел снежную ложбинку и
обтерся влажным первомайским снегом. Затем, решив не ждать автобуса,
отправился вперед. Часов у меня не было, но и без часов я понимал,
что искомые шесть вечера еще не наступили, а автобус вообще может
не прийти. И я пошел по пыльной грунтовой дороге, под приятно-жарким
солнцем, ожидая поймать какую-нибудь попутку. Также я полагал, что
чем ближе к Осташкову, тем больше можно встретить попуток, тем охотнее
тебя подвезут или тем меньше платить за автобус.

    Однако. Шел я, шел, а везти меня никто не хотел. Машин было мало -
вечер 1 мая, завтра также выходной день, и кому охота ездить по сей
дороге? А те немногие машины, которые изредка появлялись, не останавливались.
И я бодро топал, пока не притомился. Мимо проехало несколько машин,
но остановилась только одна. Ее водитель сообщил, что машина его перегревается,
и он был бы рад подвезти меня, да сам еле движется. Так оно и было,
и эта машина уехала, а я пошел далее. И вот, автобуса не было, а уже
было явно более 18 часов. Действительно, те автомобилисты, сказавшие
мне об автобусе (по-видимому, последнем автобусе), могли и ошибиться.
Я развесил гамак между двумя деревьями в стороне от дороги и немного
вздремнул.

    По шоссе мирно прогудел автобус. Так я остался на ночь посреди глухого
леса, в пятистах километрах от Москвы. Я сознательно не взял с собой
никакой пищи, кроме обычной воды, чтобы еда не отвлекала меня от созерцания
мира. Лес же был не очень глухим - вскоре я вышел на какое-то
человеческое жилье. Жилья этого было несколько домов. Меня интересовало,
будет ли еще вечером автобус или нет, и я постучал в окошко. Залаяла
собака, и из дома вышел крупный дядька. Я узнал, что автобуса больше
не будет почти наверняка - было уже девять вечера, - и он
посоветовал мне идти вперед к деревне, где больше шансов поймать попутку.
Придя в деревню из пятидесяти дворов, которую проезжал утром, я узнал,
что автобуса не будет, и что якобы попутки брать меня не будут, если
я буду стоять не на их автобусной остановке. Пользуясь советами жителей,
я встал на их полуразрушенной автобусной остановке с картой Тверской
области в руках и вызывал удивленные взгляды местного населения. Какие-то
две девушки задавали мне много глупых вопросов, точнее - очень
умных вопросов, но я не знал ответов на них. Например, как это я сюда
попал, а как вернуться обратно - не знаю? Когда они спросили,
где я живу, я ответил - "в Москве". Они стали смеяться,
как если бы я сказал - "в Лондоне". Наконец я отправился
по дороге в Осташков, ибо следующий автобус должен был идти только
в 9 утра - а я к этому моменту даже пешком прошел бы остающиеся
мне 53 километра.

    Настала ночь. Хотелось спать, и я, встречая разнообразные автобусные
остановки, построенные среди леса непонятно зачем - а теперь понятно,
для меня - устраивался на них спать. Конечно, долго спать мне
не удавалось, ночь опять породила иней на траве, было около 0 градусов,
и через полчасика я просыпался от холода и шел далее по холодному
лесу. Раз шесть удавалось мне так поспать. На небе болталась луна,
потом она сошла куда-то и стало совсем темно, я даже на ходу стал
засыпать. Наконец под утро я достиг 27-ого километра, где встретил
утром 1 мая дом, и подошел к нему по заиндевелой траве. Дом был закрыт
довольно прочно, но в сарае под крышей, где мог быть когда-то сеновал,
оказалось открыто. Я залез туда, лег на доски пола и уснул.

    Когда я проснулся, было столько же времени, как и тогда, когда я вчера
вышел из Осташкова. За сутки в сумме я прошел 76 километров. Появлялось
солнце. Редко кто с такой радостью встречал восход солнца, как я в
это утро. Я написал записку владельцам сеновала, закрыл его, слез
и отправился по дороге на Осташков.

    Первая утренняя попутка попросила у меня 1000 рублей, но я, не огорчаясь,
попрощался с ней. У меня был впереди целый день! Но вторая попутка
взяла меня, и, ничего не заплативши, я вскоре прибыл в Осташков и
отправился на вокзал. Ура! Я победил!

    Придя на вокзал, я увидел, что победил вдвойне. Точно в этот самый
день - 2 мая - был назначен особый хитрый поезд Осташков-Бологое.
Он назначался и в некоторые другие дни, но редко. Отправление поезда
- 10 часов утра, а было только 7. Ясно зная сущность всех поездов
этого рода, я подошел к кассе и приобрел билет до следующей же именованной
станции за Осташковым - до Черного Дора (20 км). Купив его, я
отправился гулять по Осташкову и увидел провинциальный российский
город, в стороне от великих путей, содержащий много деревянных домиков
и несколько каменных. Наконец, я дошел до озера Селигер. Город этот
поставлен на мысу, вдающемся в озеро. Купаться в нем было холодно,
и, походив по воде, я направился к вокзалу, где и увидел великий поезд
Осташков-Бологое.

    На рельсах стоял один-единственный вагон, в нем сидела тетя-проводница
и больше никого не было. Потом вошел еще какой-то дядя. Проводница
проверила билеты, но, так как народу было крайне мало, запомнила сущность
их (билетов). Мы поехали, я дочитал книгу, но только я захотел поспать
на полке, как проводница подходит и говорит мне: "Черный Дор,
молодой человек!" Я посмотрел в окошко и точно - увидел остановку
"Черный Дор". "А у вас билет докуда, молодой человек?"
Я полез искать билет, и, извлекши его из книги "Жизнь Вивеканады"
(которую только что дочитал), показал проводнице. Она очень удивилась,
что я не выхожу в своем родном Черном Дору. "А я до Бологого еду,
- заметил я, - просто билет туда дорого стоит, если уже досюда
- 149 рублей". "А если контролеры будут?" - робко
возразила тетя, но я успокоил ее, заметив, что из лесу контролеры
не народятся. И она оставила меня, я уснул, а поезд поехал в свои
пути и вскоре прибыл в Бологое.

    Проснувшись и выйдя в Бологое, я заметил, что поезд мой везли целых
два больших тепловоза. Вагонов же по дороге не прибавилось. Вот страна
контрастов! В одну сторону один тепловоз везет двадцать набитых битком
вагонов, обратно два тепловоза влекут один пустой (с тремя человеками)
вагон. Бывает же так!

    Здесь я заканчиваю свое повествование. Был только день, второе мая:
прошло лишь 36 часов с того момента, как я выехал отсюда. И я отправился
назад, как всегда, на двух электричках, без билета, по той дороге,
по которой возвращался уже десятки раз. И когда вечером я приехал,
я с удовольствием поведал дома обо всем: о поездах, о людях, что изредка
встречались мне на пути, о сосновом пне, возвращенном к жизни, -
все-все то, что ныне рассказано вам.

    (Кстати, о питании. Как выяснилось, во время небольших, 2-3 суток,
поездок, можно вообще не есть. Самоходность и физическая сила даже
повышаются, но холод ощущается более остро.)

    ВЫБОРГ

    В двух часах езды от Петербурга, на берегу Финского залива, находится
город Выборг. Основали его в 1293 году шведы. Из больших серых камней
построили они замок, вокруг которого и вырос город. Шесть раз эта
земля переходила из рук в руки, но наконец в 1943 году граница осталась
в двадцати километрах позади, а сам город был причислен к России.
Но этот город совсем не такой русский, как Москва, Вологда, Рязань
- нет, это нечто среднее между Таллинном и еще чем-то, средневековой
Европой, которую мы видели на картинках.

    Но средневековая Европа быстро превращается в современную: повсюду
шуршат импортные машины; гуляют, разговаривают по-своему финны, приехавшие
на свою исконную землю - их тут огромное количество; на каждом
углу "exchange" (обмен валюты), а на базаре финская марка
является наиболее желательным платежным средством. Медленно двигаются
краны морского порта, построены многоэтажные жилые дома, и никто не
выливает после стирки грязную воду в уличную канаву, как это принято
в российской глубинке.

    Поехал я в Выборг не один, меня завлек сюда Сергей Пинчук, парень
23 лет из Петербурга, который обошел пешком половину области и знает
о ней практически все. Теперь он быстро старается провести меня по
улицам сего города, а я все время затормаживаю это движение. Действительно,
интересно забраться в старые, еще финские развалины, или с высокого
дерева наблюдать город, который видишь в первый раз, или собирать
майские карельские цветы.

    Замок, со всех сторон окруженный водой, сотни лет представлял собой
неприступную крепость. Теперь к нему подведен мост, а внутри расположился
музей. Главная башня имеет высоту 49,5 метров, толщина стен -
около 3 метров, внизу толще, сверху немного меньше. На смотровую площадку
ведет лестница в 250 ступеней, с нее особо отважные господа могут
подняться - по наружной лестнице, прямо по зеленому куполу -
к самому шпилю и даже написать там мелом какие-нибудь слова. Мы смотрели
на то с удивлением, но на шпиль не полезли. Однако и с обычной площадки
открывался красивый вид: берег Финского залива, порт, город, вокруг
лес, бухта, переходящая в Сайменский канал, дороги - автомобильная
и железная однопутка, уходящие на северо-запад, в Финляндию.

    Внутри, в помещениях замка, находятся различные музейные экспозиции.
В одном месте экспонировалась засушенная природа: гербарии, чучела,
фотографии и собранный из них искусственный мир. В другом месте мы
увидели древние топоры, наконечники копий - это была, очевидно,
история Выборгского края. Такие топоры и копья можно увидеть даже
в самом маленьком городке, если там есть краеведческий музей. Далее
было показано, как Выборг был отобран Россией у Швеции в результате
Северной войны 1700-1721. Война эта была обширной: Полтавская битва
тоже относится к ней. Затем Выборг был административно отнесен к Финляндии,
оставаясь частью Российской империи до 1918 года. Когда финны покинули
"семью советских республик", почти весь Карельский перешеек
стал для нас импортным - граница установилась в ста километрах
перед Выборгом, в близости Ленинграда. В очередной, советско-финской
войне финны сильно оборонялись, и на каждого финна было убито около
десяти красных, но Выборг был взят - ненадолго, до 1941 года,
а потом уже, как думалось, насовсем. Так рассказала нам пожилая женщина,
сотрудница музея. Несмотря на субботу, 8 мая, канун Дня победы, больше
там не было никого, почти как и в других залах, в которые мы перешли.

    В другом помещении была выставка всего, что производит славный Выборг.
Тут были какие-то химикаты, ткани, бумаги, еда, и даже две пустые
колбы с надписью "спирт" и "сахар" соответственно.
В другом помещении экспонировалась частная коллекция оружия одного
иностранца. Оружия было около трехсот вещей, тут были какие-то ружья
со штыками, пулеметы, пистолеты, вполне современные. Эту выставку
посещали многие люди. Так замечательно, думал я, устроен музей в Выборге:
сначала природа, потом история человека, уничтожающего природу, потом
техника, уничтожающая природу и человека, и наконец оружие, уничтожающее
и природу, и человека, и технику.

    Мы вышли. Ярко светило солнце, вкусно пахло из завода горячим хлебом,
и тут же большая очередь стояла за ним. "А ты знаешь, - сказал
мне Сергей, - тут прямо на выезде из города есть КПП!" -
"Ты его видел?" - спросил я. Оказалось, что он не видел
КПП, а лишь слышал о нем. И мы пошли по шоссе.

    Постепенно почти все советские машины куда-то исчезли, и мы шли вслед
одних иномарок. Город кончился, начались огороды. Мы были очень удивлены:
обещанного КПП не было. Впереди был Сайменский канал и мост через
него, а за ним - бывшая запретная зона, территория, прилегающая
к границе, а за ней - не видимая нам земля финская. Удивляясь,
шли мы по длинному мосту по пешеходной дорожке, а на той стороне моста
были - справа и слева у перил - две остекленные будочки, почти
как у телефона-автомата. "Гляди-ка, сказал я, две пустых будки!
Это все, что осталось от твоего КПП!" - но тут, когда мы уже
были метрах в тридцати, из обоих будочек вылезло по пограничнику.

    Они были одеты в зеленые пятнистые костюмы, на поясе у них было что-то
похожее на кинжал в красных ножнах, пистолет тоже был. "Стой!"
- "Что, дальше уже нельзя?" - спросил я. "Стой!
Ваши документы!" - сказал один из них, хапая Сергея за плечо.
Из документов у нас было только по студенческому билету. Этого оказалось
мало. Произошел осмотр вещей и глупые вопросы. "Что шли сюда?"
- "Да вот, КПП интересно посмотреть..." - сказал я...,
- "Нет, - вмешался Сергей, и дальше он отвечал на вопросы,
- Мы гуляли, искали парк Монрепо и вот заблудились." -
"Давно в Выборге?" - "Да вот, на сегодня приехали
погулять." - "Билеты покажите!" - "Ну, выбросили
мы билеты." - "Кто посоветовал поехать в Выборг?"
- "Да так, родители посоветовали." - "Кто КОНКРЕТНО
посоветовал поехать в Выборг?!" и т.д.

    После выяснения нашего местожительства дяди раздвоились. "Я пойду
позвоню, если что - стреляй!" - сказал один из них другому
и пошел в будку. Рядом стоял, привинченный к столбу, бинокль. Я попросил
разрешения посмотреть. Было видно очень хорошо, прямо листики на березах,
на запретной территории. Но вскоре возле нас затормозила машина, и
из нее вылез третий пограничник. Нас сдали ему с такими примерно словами:
"Без документов. Попытка к бегству." С тем мы и отправились
на сам КПП, он находился метрах в 200-х за Сайменским каналом. Там
стояли два загорелых по-южному пограничника и попеременно поднимали
и опускали два шлагбаума. Машины, едущие на приграничную территорию,
тормозили, из них вытряхивали всех людей и проверяли какие-то бумаги.
Обратно, на "большую землю", ехали все беспрепятственно. Слева
от дороги стоял небольшой павильон, где содержались пограничники.
Туда нас и отправили.

    Последовал вторичный осмотр вещей и опять разные глупые вопросы. "Ну,
теперь как минимум трое суток! Зря вы, ребята, сюда пришли!" -
сказали нам. Я спрашиваю: "А вы мне бумажку для института дадите,
что я не прогуливал, а три дня в Выборге провел?" - "Дадим",
- отвечают. Я успокоился и стал читать газету - там лежала
"Комсомольская правда". Только начал читать, как было решено
нас отпустить. Записали нас в журнал происшествий, говоря: "Но
чтоб больше - !, а то - !" Повели нас на огороженную решеткой
автобусную остановку. Скоро подошел автобус, поднялся полосатый шлагбаум,
и мы поехали на свободу, в парк Монрепо.

    Между шлагбаумом и границей - многие километры вполне нормальной
территории, существуют приграничные железные дороги, города и села,
куда (пока) нельзя попасть простому человеку. Нужно или иметь паспорт
с местной пропиской, или иметь приглашение оттуда, заверенное печатью
"потустороннего" сельсовета. На той земле живут десятки тысяч
людей, которым, можно сказать, не повезло. Столь часто передвигалась
граница, и надо же ей было остановиться в нескольких километрах за
ними, а не перед ними!

    ...Парк Монрепо расположен на берегу Финского залива. Повсюду валяются
валуны размером до пяти-семи метров, покрытые мохом. Тысячи лет назад
их принес ледник. Ныне побережье заросло соснами.

    Вода Финского залива в этот день уже прогрелась до 10 или 15 градусов,
хотя в тени сосен еще лежал лед. Мне было приятно немного искупаться,
а чтобы обсушиться, я полез на высокую сосну. Когда залез, оказалось,
что тело мое все в прилипших лушпайках от коры сосны, и мне пришлось
лезть в воду вторично, чтобы отмыть их.

    Потом мы поели и погуляли по парку. Там было озерцо, а на острове
стояла башенка метров четырех высоты. Вся она была исписана посетителями.
В другом месте мы увидели муравейник, он был около 70 см. высоты и
был построен из высохших сосновых иголок. Вокруг громоздились камни,
покрытые лишайником и мхом, некоторые были похожи на огромные куски
заплесневелого сыра. На берегу кое-где в тени еще сохранился лед.

    Покинув парк Монрепо, мы долго еще гуляли по Выборгу. Зашли в католический
костел, где нас одарили маленькими евангелиями от Иоанна, потом побродили
по базару, где продавали дорогие для россиян и дешевые для финнов
овощи.

    Но был уже вечер, и мы пошли на вокзал и покинули этот город.

    МОСКВА - ОДЕССА

    Ранним утром 17 августа 1993 года я отправляюсь в Одессу.

    Быть может, некоторые представляют это так: сел в поезд и поехал.
Но сей путь, отпугивающий многих, называется ездою "на перекладных".
Поэтому я начинаю с того, что еду электричкой в Малоярославец.

    Древний этот город находится в ста километрах от Москвы, и известен
битвой, произошедшей здесь в войне 1812 года. Внешне же он напоминает
большое село. Тихо и солнечно. По центру перемещаются медленные, как
толстые жуки, автобусы, стоит храм и памятники различным героям, а
чуть подальше деревянные домики по обеим сторонам пыльных улиц сползают
в овраг, где протекает узенькая и холодная малоярославская речка,
где кончается город, цветет луг и пасутся коровы. Над речкой оказался
подвесной качающийся мостик.

    Искупавшись в речке, я поднялся по склону оврага и пошел по улицам,
откусывая хлеб и запивая водой из попадающихся колонок, ибо было жарко.
По пыльной дороге проехал грузовик, в кузове которого сидели человек
пятнадцать тетушек в платочках. "Надо же, - удивился я, -
колхозники транспортируются". (Тут грузовик развернулся, и оказалось,
что все эти тетушки в кузове сидели вокруг гроба.) Через некоторое
время я вышел на площадь, на которой стояли автобус и два памятника
погибшим здесь в 1812 году - советский и французский (с французской
надписью, установленный совсем недавно - в 1992 году, в год 180-летия
войны). Одноэтажный домик рядом содержал надпись: "Картинная галерея".

    Галерея та, как и все провинциальные музеи, была почти безлюдна, а
выставлялись там картины двух местных художниц - одной, рисующей
густо и плотно, и другой, рисующей тонкими линиями. Посмотрев сие,
я отправился на вокзал, где, распространившись под солнцем перед вокзалом,
целый час в ожидании электрички читал книгу Набокова.

    Попав в электричку на Калугу, я стал изыскивать в ней контролеров,
так как знал, что контролеры обязательно будут там. Но контролеров
не было. Удивленный, я прошел всю электричку в поисках оных, и вдруг
чуть не столкнулся с ними в крайнем вагоне. Пришлось перейти в другой
край электрички и там ждать их; но, видимо, они уже заканчивали проверку
и так и не возникли.

    В Калуге славной и великой купил я почему-то апрельский номер газеты
"Все для вас" и, заходя в еще пустую электричку на Сухиничи,
обнаружил там лежащего на полу человека. Он спал.

В течение нескольких минут я старался разбудить его, говоря, что электричка,
в которой он приехал, скоро уедет обратно. Но мужик ворчал в полусне
и не просыпался. Наконец, я обхватил его за талию и понес его, сонного,
к выходу, - а за ним тянулись длинные, тонкие, липкие нитки жвачки,
коими этот мужик был приклеен к полу. Поднеся к двери вагона, я отпустил
мужика, но, вместо того, чтобы вывалиться на улицу, он поплыл обратно
и опять улегся спать на полу, а я, отклеивая от себя ниточки его жвачки,
также вернулся на свое место у окна и продолжил чтение.

    Изредка в электричку входили люди, они переступали через спящего и
шли своим путем. Наконец, один из людей нагнулся и сказал: "Ты
что это здесь разлегся?! Откуда ты такой приехал?!", - вкрапляя
плохие слова. Моментально проснувшись, пьяный мужик встал и поскорее
вышел из электрички, оставив меня в размышлении о способах передачи
истины.

    Наконец, электричка тронулась и приехала в Сухиничи, откуда я намеревался
ехать на последней электричке в Брянск. Та стояла на запасном пути
и никуда ехать почему-то не собиралась. Вокруг нее ходили и удивлялись
еще четыре человека, кроме меня. Затем люди сии сошлись в одной точке,
и вот что обнаружилось.

    Существует довольно много людей, ездящих на электричках из города
в город. Особенно это практикуется на Украине и среди пенсионеров.
Первая женщина, лет 55, рассказала следующую историю. У нее есть домик
во Львовской области, но почему-то там жить ей стало плохо, и она
решила поехать в Москву, где когда-то они жили с ее родственницей
(которая в Москве и осталась). Три дня пришлось стоять во Львове за
билетами, билетов не было, и она поехала электричками через Здолбунов,
Киев, Зерново, Брянск (а я запоминал пути сии). В Москве оказалось,
что родственница ее знать не желает и вещи ее продала. Пришлось обратно
ехать таким же способом, - рассказывала она. Два узла вещей были
всеми вещами у нее. Другая женщина, лет 60, ездила к своей дочке в
Дубну, также на электричках, а теперь возвращалась назад. Третьим
человеком был высокий мужик, изыскивавший способы пробраться в электричку
и там переночевать. "Однако, - отмечал он, - если менты
пройдут, могут шею намылить." Четвертым человеком был немой, он
показал знаками, что электричка не поедет и что он отправляется на
вокзал спать. Вскоре и все последовали его примеру.

    Люди на вокзале устроились спать. Только мне не спалось, я достал
тетрадь и решил написать что-нибудь про свободу, про анархизм, в разгром
всех ложных установлений людей, и вот что вышло.

* "АНАРХИЗМ, - надписал я и рассуждал так. - Все
люди хотят свободы. Мы говорим: в свободе - счастье. Но что такое
свобода? Это есть возможность отображения мира своих желаний в мир
действительный. Что этому мешает? Государство, законы, мораль, общественные
нормы, быть может - все другие люди, общество вообще. Но еще большие
ограничения на нашу свободу накладывают законы биологии и законы физики,
то есть всего материального мира. Анархисты и социалисты всех стран
ведут наступление на законы общества, стремясь изменить или изгладить
их. Одновременно медики ведут наступление на законы биологии, а физики
- на законы физики, стараясь уменьшить действие на человека всех
законов, ограничивающих его.

* Какова конечная цель их всех? Все они стремятся увеличить
свободу человека. Полная же свобода - это возможность мгновенного
претворения любых желаний человека в действительность. К этому и стремятся
анархисты-социалисты, медики и физики-химики. Конечно, до цели очень
далеко; но предположим, что человечество достигло состояния полного
удовлетворения желаний. Придут ли люди к благу? Очевидно, нет, ибо,
во-первых, желания разных людей противоречат друг другу, иначе говоря,
часто человек покушается на свободу других людей. Во-вторых, человек
отнюдь не всегда желает себе и другим людям блага, но лишь того, что
ему в данный момент кажется нужным. Возможность осуществления всех
желаний всех людей не приведет человечество к благу. Такая возможность
может быть полезной лишь для тех, кто, во-первых, не покушается на
свободу других, а во-вторых, знает, что есть добро (благо) и зло,
и желает добра.

* В обычном состоянии масштабы конфликтов первого рода уменьшаются
благодаря существованию пространства и времени, и, вообще, разных
законов физики, так, человек может изменять материальный мир только
в ограниченной области вокруг себя и в ограниченный отрезок времени
- в течение своей жизни. Возможность же конфликтов второго рода,
т.е. сотворения человеком зла, уменьшена также и благодаря существованию
законов общества, морали.

* Конечно, мораль, законы общества, законы биологии и физики
мешают как сотворению великого зла, так и великого блага. Предположим,
что есть такие люди, которые знают, что есть благо, и не покушаются
на свободу других. Им - свобода во благо. Должны ли они устраивать
бунт, террор, революцию? - поистине, нет, ибо совершив сие, они
окажутся недостойными свободы. <Но свобода сама придет к ним.>
В истории есть множество случаев, когда люди, познавшие добро и зло,
желающие добра, не покушающиеся на свободу других, - освобождались
от рабства материального мира, творили то, что называли люди чудесами.
Многие святые были свободны не только от законов общества, но и от
законов биологических и физических. Итак, свобода достигается путем
познания истинного зла и истинного блага."

    Так, начав со слова "анархизм", я в ночь на 18 августа отошел
от анархизма на вокзале города Сухиничи. Написав сие, я уснул. Разбудил
меня милиционер (почему-то их всегда интересует, что делают спящие
на вокзале люди и куда они едут). Я не скрывал: мой путь - в Одессу!
И милиционер ушел своим путем, а я еще поспал, почитал, разбудил тетушек
и пошел в электричку, уже открывшую свои двери и собирающуюся ехать
в Брянск.

    Привет, Брянск! Вот я еду в троллейбусе по утреннему сырому городу.
Под мостом протекает великая русская река Десна, потом троллейбус
как бы заползает в гору и катится в центр. Поскольку я не знал, куда
еду, а карты города у меня не было, я заехал в окраинный квартал,
где деловитая тетя-контролер оштрафовала меня на 100 рублей (впрочем,
и тогда это было немного). На конечной остановке я выхожу и озираюсь
- затем, чтобы вернуться в центр. Сажусь на другой троллейбус
и продолжаю ехать по Брянску.

    Но вот, наконец, я попал в исторический центр города. Среди ровных
улиц, застроенных каменными домами, оказался целый квартал избушек,
грушевых и яблочных деревьев, кустарников, покрытых зеленью склонов,
- это удивительно, как такой уголок деревни сохранился в самом
центре областного большого города. В одном из домов, как гласит надпись,
почти сто лет назад находилась типография РСДРП. Быть может, из-за
этой избы весь квартал спасся от сноса? - не знаю. Наконец, я
выбрел из этой деревни и увидел храм. Около храма росли грушевые деревья,
спелые груши валялись в траве, некоторые упали на асфальт и расплющились,
а некоторые, упавшие в траву, были целы. Я уже проголодался, хлебного
магазина еще не встретил, и с радостью набрал около кило груш, а потом
еще и яблок, помыл их под колонкой и пропитался. Юг, все-таки! Затем
я гулял по брянским улицам, смотрел по сторонам (а также - нет
ли где еще груш и яблок), пока наконец не собрался покинуть этот город.

    Купив билет на одну остановку, я выехал из Брянска электричкою на
Зерново. С тех пор, как я ездил в Киев весной 1992 года, многое изменилось.
Российская электричка завершает свой путь сразу после границы, а там
электрички уже украинские. Никакой таможенный осмотр в электричках
не проводится. За несколько остановок до Украины два мужика перенесли
в электричку четыре огромных мешка муки, и так увезли их из России.
При подходе к Зерново какие-то люди стали шукать по электричке, размахивая
карбованцами: они мечтали приобрести рубли. Наконец, Россия кончилась.

    Россиян, выходящих из электрички, встретили у вокзала многочисленные
украинцы с пачками купонов-карбованцев. Эти люди стремились поскорее
осчастливить нас своими фантиками, - и многие меняли, но я уже
обменял их в Москве на Киевском вокзале. Станция Зерново, спешно переименованная
в Зернове, стала важным пересадочным пунктом межнациональных перевозок.
Все расписание было написано по-украински: "Зернове-Брянськ",
"Киiв", и даже предупреждение для зайцев тоже по-украински,
и надпись: "Шановнi пасажири! ...". Огромная очередь состроилась
в кассу, люди опасались, что не успеют на электричку. Некий мужик,
возможно начальник станции, ходил вдоль людей и успокаивал: "Пока
все пассажиры не купят билет, электрички не отправлю!! Кто-нибудь
еще покупает?" Замечу, что никаких проверок не было, да и штраф
бы стоил вдвое дешевле билета.

    Электричка на "Киiв" наконец отправилась, и полных семь часов
ехал я в ней, только немножко выглянув на время стоянки в Конотопе
(все трансконотопские электрички стоят там по полчаса) и купив там
пакетик со сливами.

    Наконец, я оказался в Киеве, но нечаянно проехал главный киевский
вокзал и вышел во тьму и мрак и холод станции Киев-Волынский, откуда
все же вернулся на главный вокзал. Итак - привет, Киев!

    Ночь на вокзале я провел изумительно, практически не просыпаясь.

    Утром, как только взошла заря, я отправился гулять по Киеву. Нет городов,
подобных ему. Улицы там широкие и более чистые, чем московские (и
утренние дворники поливали улицы из шлангов, подключающихся к кранам
на улице); много оказалось и построек старинных, ну а Днепру аналогов
нигде не найти в центральной России. Конечно, должно быть, Волга шире
в нижнем течении, да и Обь, которую я не видел, разливается до пятидесяти
километров вширь, - но Днепр покорил меня. Посреди него, на острове,
был пляж, и я искупался там, хотя вода была холодной. Был красив берег
Днепра сего, а иногда проплывали пароходики, - видимо, судоходство
еще не заглохло. Удалось найти и посмотреть Софийский собор (XI в.),
но только снаружи, ибо был санитарный день. Интересно, ведь если устраивать
раз в месяц санитарный день, то за 1000 лет это получится 33 санитарных
года! Побывал и в Киево-Печорской лавре. Было 19 августа, Преображение,
и служба была торжественная, было интересно, было много народу. По
всей лавре сидели цыганки, собирающие деньги, - они не замечали,
что пища растет вокруг них. А это было истинно так, и периодически
со стуком шлепались груши на землю, и я подобрал несколько их и отправился
дальше. Сами пещеры были закрыты, как и в день 28 марта 1992, день
моего предыдущего посещения Киева.

    Золотые ворота города Киева не произвели должного впечатления. Почему-то
они были вылеплены из цемента, из которого торчали концы коротких
бревен. Были эти ворота очень высокие, и наверху виднелись, как скворечники,
какие-то деревянные будочки. Цемент был красиво спереди и сзади закрашен,
но обе боковые стороны ворот были явно из цемента. Удивляясь, сколь
давно был изобретен цемент, я обошел ворота кругом и нашел надпись,
как помнится, гласившую, что Золотые ворота были построены только
в 1982 году в честь 1500-летия города Киева.

    Улицы города усердно поливались. Во многих местах висели портреты
Марии Дэви, весьма модные в это время. Сии портреты и страхоимные
воззвания ("Дети Мои! Страшный Суд произойдет 24 ноября 1993 года!"
и пр.) облепили летом 1993 года всю Россию, ну а Киев особо, ведь
Киев - это "великая блудница", или то же: "Вавилон",
или же: "священный город", он же: "Иерусалим", на
улицах которого эту Марию Дэви как будто собирались распять. Надо
заметить, что реклама сделала свое дело: киевляне, раздраженные бесконечными
ликами М.Д., так активно замазывали, уродовали и обдирали их -
что, думаю, если бы наконец М.Д. появилась бы на улицах Киева, то
распятия ей бы не избежать.

    Долго ходил я по этому городу. В одной из булочных оказался хлеб,
и я купил его, - хлеб в Киеве стоил на треть дешевле, чем в Москве,
- пил сок, приобрел открытки, потом еще катался на метро. В метро
у них четыре линии, частью идущие на поверхности земли. Как замечательно
ехать в чистом, теплом и непереполненном метро, и вот, голос говорит:
"Обережно, двери зачиняются, наступна станция Днипро!", и
вот, поезд выплевывается из темного тоннеля на волю, бежит по мосту,
справа и слева Днепр, потом - зелень кругом, потом - опять
река, и утро встает над Киевом... Катался и на фуникулере - это
наклонная железная дорога, построенная еще в начале века, по которой
ползают два вагончика, заползая и сползая с крутого обрыва на набережную.

    Князь Владимир с крестом строго стоял над этой набережной. Шла жизнь,
звенели трамваи, рабочие красили перила длинного пешеходного моста,
в нескольких храмах шла праздничная служба, по Днепру изредка проплывали
мокроходы, а сам Днепр спускал свои воды в Черное море, к которому
нынче отправлялся и я.

    И вот, я вновь еду в электричке, читая местный, киевский выпуск газеты
"Все для вас" (Набокова я прочитал уже за первые сутки), -
поглядываю в окно и через пять или шесть часов приезжаю в Жмеринку.

    Жмеринка Винницкой области - последний город в сторону Одессы,
куда можно без проблем добраться на электричках. От Москвы свыше тысячи
верст проехал я. И вот я гуляю по этому городку, выглядываю на земле
яблоки, груши и сливы и собираю их. Но тут на стене одного дома я
вижу черный плакат. Не Мария Дэви, нет, а проповедник Билли Грэм нарисован
на нем; сверху - большая надпись: "ЧОМУ".

    В меня вошел смех. "Чому"? - Тому! Перед выступлением
Билли Грэма в Москве повсюду были развешаны такие плакаты с надписью:
"ПОЧЕМУ?" Тут же написано "ЧОМУ". Смеясь, я сдираю
сильно уже полинявший плакат со стены, прячу его в сумку и отправляюсь
на вокзал - там стоит моя электричка на Попелюхи. Жаль, что я
не посетил Винницу: в одном из винницких музеев уже около ста лет
сохраняется мумифицированное тело отца русской хирургии Пирогова.
У меня было большое желание посмотреть на него, а заодно и на Винницу,
- но для этого нужен целый день, а мне пора!

    ...Когда я проснулся, электричка уже закончила свой путь на крошечной
станции Попелюхи. (Итак, я проехал около 1100 км, потратив 23 рубля
- стоимость полбуханки хлеба.) Там мне предстояло сидеть (или
лежать) около восьми часов, пока не придет пригородный поезд на Котовск.
На вокзале было всего несколько человек, они вскоре сели на какой-то
поезд, а я остался спать. Затем подошел другой поезд, и люди, вышедшие
из него, наполнили вокзал. Вокзал был маленький, с печкой, но она
не топилась, и было прохладно. Часа в четыре утра все люди поднялись
и залезли в обратную электричку на Жмеринку, а я спал. Тут из кассы
вышли два украинца (им почему-то показалось, что я наркоман), обругали
меня, пообещали набить морду, просмотрели мои вещи и посадили в эту
же электричку на Жмеринку. В ней я проехал в обратную сторону несколько
остановок и вышел в Вапнярке, откуда и начинал свой путь пригородный
поезд на Котовск. Само это поселение на город совсем не походило,
это была типичная деревня, лаяли собаки, росли яблоки, кое-где дымились
трубы (было холодно), а посреди всего этого стоял большой вокзал,
способный вместить, вероятно, все население Вапнярки.

    Поезд на Котовск оказался вовсе не электричкой, а длинной телегой
из общих вагонов, проводник каковых слупил с меня неожиданно большую
сумму - 400 купонов (=2,5 хлеба) за проезд. Я не огорчился и в
пути спал хорошо.

    Котовск оказался маленьким провинциальным городом Одесской области,
причем на нем электрички и пригородные поезда кончились вообще. Пригородные,
электрички и дизеля, маршруты которых образуют непрерывную сеть более
чем 10000 километров от Бреста до Владивостока, кончились! Проходящие
тут дизеля имеют вид настоящих пассажирских поездов, так что я едва
раскусил их; но билет на одну остановку был необходим. В очереди за
билетами проходят слухи, что билетов нет. "Я билета на Москву
даже за деньги не смогла достать!" - повествует одна тетка
("деньги" - это рубли, а карбованцы, купоны, деньгами
не считаются). Билет на одну остановку, однако, имеется, и я купил
его, и отправился гулять по Котовску.

    В Котовске ничего особенного не оказалось, кроме широкого проспекта
Котовского, с бульваром и рядом фонарей посередине. Однако, почти
никакого транспорта по проспекту не ездило, и люди, казалось, тоже
избегали появляться на "проспекте". Дома были большей частью
одноэтажные, на улицах колонки, вокруг вокзала стояли многочисленные
торговцы яблоками, грушами, сливами, которые обильно росли тут же
во дворах. Наконец, я вернулся и стал ждать сей дизель Балта-Одесса.

    20 августа 1993 года, в 18:30, я выхожу в Одессе.

    В Одессу я приехал не просто так, чтобы на вокзалах ночевать, -
нет, здесь живут наши родственники, которые на три моих одесских дня
взяли меня под свою активную опеку, так что я едва покинул них. Мне
удалось погулять по Одессе, посмотреть порт, покататься на канатной
дороге, искупаться в весьма холодном Черном море (Белое море было
теплее), наесться дешевыми плодами земли сей и наслушаться громких
слов, которые испускались повсюду в адрес вождя Кравчука. "Сказали,
что мы тут на своем хлебе и своем сале проживем, а тут на тебе! Один
доллар - 19000 карбованцев!" - дивились люди.

    Это был очень странный курс, получалось, что на 1 доллар можно купить
более 100 буханок хлеба, при этом зарплата у некоторых людей получалась
порядка $1. Они-то и ругали Кравчука больше всех.

    На берегу моря шлепались на землю недозрелые фрукты, народ катался
на канатной дороге и загорал на пляже, город цвел растениями и шумел
людьми. Завершалось лето.

    Родственники-одесситы не могли представить себе, как можно преодолевать
1500 км. на электричках, и, смущенные этим, решили вернуть меня домой
при помощи билета. Его достали по большому знакомству, и наконец,
23 августа, я покинул Одессу. По дороге проезжал все известные мне
места и закончил свой путь в Москве 24 августа 1993 года.

    НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ

    Солнечный день 5 июля 1993 года. Я иду по железной дороге от станции
Боголюбово. Слева - громадный луг, цветы почти до горизонта. Посреди
луга - храм Покрова-на-Нерли, а за ним - узенькая полоска
реки. Слева - село, бродят козы и коровы, за селом - большой
обветшалый монастырь. Навстречу, по другому пути, едет блестящий зеленый
жук-электровоз. Я улыбаюсь и машу ему рукой; жук весело гудит мне
в ответ и уезжает. Так начинается мое путешествие навстречу солнцу,
по городам востока (Москва - Киров - Екатеринбург).

    По лугу петляет грунтовая дорога, две бурых колеи. Я иду напрямик,
обходя маленькие прудики. Цветет более десяти видов растений. Перед
самым храмом я вдруг встречаю воду, а рядом купаются, курят, ездят
на велосипедах, общаются какие-то дети. Это один из многочисленных
прудов, он имеет 40 метров длины и 5 метров ширины, причем в нем плавает
чья-то лодка без людей и без весел. Храм открыт ежедневно, но до 16
часов, и сейчас уже заперт. За прудом, у храма, на скамейке и под
солнцем сидят и лежат дядьки, едят, играют в карты и говорят плохие
слова, и так проходит жизнь их.

    Берега Нерли очень крутые, обрывистые, и лишь в одном месте коровы,
много лет ходя к водопою, превратили берег в пологий склон. Я окунаюсь
и вылезаю вскоре, чтобы отправиться назад. И вот опять пересекаю луг
(на это уходит около получаса), вот вдалеке прошумела моя электричка
на Вязники, скрылась и опять появилась вдалеке, на мосту через Нерль,
но ничего: подожду и другую. Прохожу станцию и оказываюсь в поселке.

    Боголюбово - как сохранилось такое название? Может быть, был какой-нибудь
революционер Боголюбов? Но нет, название историческое. Женщина с седыми
волосами и в тапках, лет 60, выгоняет на дорогу стадо коз и овец.
Чуть поодаль восстанавливается монастырь. Все прочие постройки -
маленькие деревянные домики. "Вы местные?" - спрашиваю
я у нее. - "Вот вы живете в таком удивительном, месте, чувствуете
ли вы это? или уже привыкли?" Она отвечает так: "Да, место
у нас прямо благодатное. Вот, монастырь недавно открыли, на перенесение
мощей Серафима Саровского. Он-то покровитель у нас. И монахи есть
уже. Паломников теперь много стало, недавно даже крестный ход от Владимира
устраивали. И в Покровах-на-Нерли нынче тоже службы служат по праздникам,
и если венчаться - то только там." - "Так что же,
- спрашиваю я, - как раньше было, так и теперь, ничего не
изменилось?" - "А как жили, так и живем, тихо, - отвечает
она, продолжая погонять стадо и перемещаясь вместе с ним. - Дорога,
правда, очень шумит. И так еще, не голодаем, все свое есть, и никаких
межнациональных, этих, нету." Так говоря, шли мы вслед козам с
округлыми мешками под животами и вслед овцам. Потом мы попрощались,
и я пошел к монастырю. Но там устыдился своего непотребного (в шортах)
вида и ушел.

    Я иду к вокзалу и ожидаю электричку. На самом вокзале - ни души.
Из какой-то двери появляется девушка в синей форме и машет проходящим
поездам каким-то круглым знаком. Наверное, она так разрешает им отравляться.
Только почтово-багажный поезд затормозил, и другая женщина - очевидно,
почтальонша, - получила из вагона три письма. Шестнадцать новых
электровозов мирно стояли на запасном пути. Я сел на скамейку и стал
читать Ю.Олешу. Затем подошла электричка на Ковров - и я отправился
туда. Позади уже Владимир и Боголюбово, а впереди - все!

    "Коврову - 215 лет" - сообщение на большом картонном
плакате. Очень правдоподобно. Уже с наступлением 225-го года любители
старины воздвигнут новый плакат, еще больше. Сам Ковров - большой
рабочий город, безо всякой старины, но с троллейбусами. Не в каждом
районном центре встретишь троллейбусы.

    Иду в сумерках. Вижу белокаменные ворота, колонны. Надпись: "Парк
эскаваторостроителей". Другая табличка: "В парке запрещается:
распивать спиртные напитки, находиться в нетрезвом состоянии, выгуливать
собак, садиться на спинки диванов". Из полутемного парка раздаются
голоса эскаваторостроителей. Так и представил, как эти эскаваторостроители,
усевшись в нетрезвом состоянии на "спинках диванов", выгуливают
собак и распивают спиртные напитки. Хотя этого не видно, а вполне
может быть.

    Возвращаюсь к вокзалу. Ровная асфальтированная дорога кончается 4-метровым
отвесным обрывом, а вокзал внизу. Кажется, что поезда за сто лет протерли
в земле ложбину, и, как река подмывает берег, так и дорога подточила
город. Иллюзия, конечно. Ведь с противоположной стороны город с дорогой
вровень.

    Стою на платформе. Останавливается поезд "Нижний Новгород -
Ярославль". Люди, торопясь, оглядываются в поисках открытых дверей
и устремляются туда. "В первый вагон, в первый вагон", -
бормочут проводники. Люди, сердясь, хватают свои вещи и бегут в первый
вагон. Почему? "Почему, - спрашиваю я, - вы всех в первый
вагон отправляете? Там, наверное, уже полно народу!" - "Мест
нет, мест нет", - бормочут проводники. Наконец, свист, состав
тронулся, а я остаюсь на платформе - в Ярославль мне не нужно.
Мимо проезжают вагоны. Два плацкартных из них совсем пусты, даже свет
выключен. Раздолье для зайцев и надувательство билетных людей, напихиваемых
в один вагон!

    В 1991 году мне сказал милиционер, задержавший меня ночью во Владимире,
что Ковров - бандитский город. Теперь я вижу, что это милицейский
город. Множество милиции и патрулей в солдатской форме охраняют посетителей
вокзала.

    Еду последней электричкой в Вязники. Светлая ночь на 6 июля, и видны
очертания леса. В вагоне человек шесть, все мужчины, укладываются
спать. Приезжаем, машинист говорит: "Станция Вязники, конечная."
Я просыпаюсь, все остальные скрыты от меня сиденьями. Спят. Смотрю
в окно - никто не выходит, и я не тороплюсь. Проходит минута.
"Станция - Вязники - конечная - остановка - электропоезда!"
- вновь загрохотал голос в динамике. И тут, словно от трубы Страшного
Суда, как из гробов, из-за дощатых сидений вылезают заспанные мужики,
протирают глаза и вытекают из электрички. И я выхожу следом.

    В три часа утра отправляюсь в Нижний Новгород. Оделся, холодно, только
один какой-то парень сидит в майке. Все люди, однако, весьма одеты.
Мне обидно, думаю себе: "Вот какой я нежизнеспособный, вот господин
в майке даже едет и не замерзает!" - вскоре, вижу, он замерз,
и я успокоился. Ехал я навстречу солнцу, и когда приехал в половине
седьмого утра, было светло.

    Нижний Новгород, 442 км. от Москвы. Широкие (и загазованные) улицы.
По улицам ползают все виды транспорта. Огромный памятник Ленину. Ларьки,
газетчики, продают все, что угодно, кроме того, что нужно. Карты города
нигде нет. Шум, толчея. Имеется метро, непривычно холодное. Жетончики
на метро металлические, точь-в-точь, как в Питере. Одна линия, на
ней десять станций. Названия еще те, коммунистической эпохи. "Станция
Двигатель Революции ... двери закрываются ..." При входе в метро
газетчики продают те же, что и в Москве, газеты. Посетив метро, иду
искать Кремль.

    Здесь, в этом городе, сливаются Волга и Ока. Посередине Оки -
большой остров, на нем несколько человек греются под солнцем. Перехожу
мост и попадаю на другой, гористый, берег. Высокие, поросшие крапивой
обрывы. На большой высоте пристроилась невзрачная гостиница. Узенькие
пешеходные мосты над оврагами, двадцать - тридцать метров до дна
оврагов сих. Слева от меня разлилась Волга. Справа, на возвышении,
размещаются городские постройки. Жилые дома XVII и XX веков, белокаменная
церковь и деревянная изба соседствуют здесь. В одном направлении,
по ровной улице, звенит трамвай, перпендикулярно ей - крутые,
извилистые, уходящие вниз переулки. Городу почти 800 лет.

    Кремль непривычно велик. Только в Москве, пожалуй, сохранились более
протяженные стены. Здесь - квадратные в плане башни красного кирпича,
покрытые серой (возможно, деревянной) черепицей. Внутренность Кремля
полностью использована. Ни в Туле, ни в Новгороде, ни в Чернигове
не встречал я такого утилитаризма. Многие правительственные учреждения
сховались за 500-летними стенами. Какой-то коммерческий банк размещается
в башне, и чисто выбритые люди с дипломатами карабкаются по крутой
лестнице. Единственно что осталось неиспользуемым - вдоль стен,
с внутренней стороны, стоят танки, самолет, орудия последней войны,
и зеленая их краска облупляется и стирается руками многих детей. Невдалеке
- шикарная Доска Почета с ленинским барельефом. 162 рамочки для
портретов стоят пустые - никто во всей области не заслужил Почета.

    На газоне среди зеленых растений выращены какие-то малиновые цветочки.
Их расположение образует, если смотреть издали, фигуры в несколько
метров длины. Вот, например, на склоне высажен силуэт оленя. А вот
и вовсе удивительная надпись, сделанная цветами: "1993 июль 06".
Я останавливаюсь, пораженный. Действительно, сегодня 6 июля. Но как
садовники успели, видимо, за одну ночь, вырастить на газоне растения
в форме сегодняшней даты? Тут оказывается, что цифры "0" и "6"
высажены в специальные плоские ящички, которые вкопаны в землю. Очевидно,
каждое утро садовник вынимает ящички со вчерашним числом и вставляет
на их место сегодняшнее, а где-то хранится и весь набор цветочных
цифр в ящичках. Но как сменить "июль" на "август", например,
- я постичь не смог и отправился дальше.

    В самом деле, если нижегородцы построили цветочный календарь, почему
бы не создать и цветочные часы? Я представил людей, непрерывно переставляющих
цветочные горшки с цифрами секунд, минут, часов. Размышляя о количестве
необходимых для этого горшков, я отправился вниз по склону, к Волге.

    Нижегородский речной вокзал - не столь монументальное сооружение,
как Северный речной вокзал в Москве. Хотя Москва - порт пяти морей,
а Н.Новгород связан с ней Волгой и тем самым является также портом
пяти морей (если не большего числа), - соответствующих надписей
не было. Все здание было бело-стеклянным, как медуза на берегу. Большие
суда стояли прикрепленными к пристани. Большая очередь стояла в кассу.
Я хотел было съездить в древний купеческий Городец на Волге. Мне сказали,
что это родина Александра Невского. (Хотя потом я узнал, что, напротив,
Городец - место его кончины.) Итак, я то хотел, то раздумывал,
а когда, наконец, захотел в третий раз и подошел к кассе, то она закрылась.
И я отправился обратно. Переходя обратно Оку по мосту - а Ока
имела 700 шагов ширины - я увидел песчаную плотину, по которой
нижегородцы попадали на свой остров. И, вслед них, я тоже оказался
на острове, искупался в Оке и отправился под палящим солнцем к вокзалу,
откуда еще до полудня выехал электричкой на Семенов.

    В пути стараюсь узнать, что находится в этом городе. Первая спрошенная
мной бабулька ничего не смогла ответить, зато другая учинила получасовой
рассказ про эти места, про родину хохломы. Так как я не знал, что
такое хохлома, мне была рассказана большая история. Дело в том, что
земля в этих местах неплодородная - много болот, и трудно на ней
что-нибудь вырастить. Действительно, при взгляде в окно часто попадались
камыши и низкорослая поросль болотных деревьев. Крестьяне этих мест
нашли себе промысел, изготовляя из древесины (которую все же находили
где-то) ложки-плошки, всякую посуду. Возили они свою посуду на ярмарку
в село Хохлому, а также в Нижний Новгород. Постепенно начали ее расписывать,
украшать, и эта роспись получила название хохломской по названию села,
где это продавали. В Семенове ныне имеется две фабрики - "Хохлома",
где делают ложки-плошки, и "Сувениры", где делают матрешки.
Как и 300 лет назад, расписывают их вручную, делают это женщины тонкими
кисточками. Говорят, что не существует двух одинаковых изделий. В
Семенове есть музей сей росписи, и мне посоветовали туда сходить.
Так, отягощенный получасовым рассказом, прибыл я на 20-вагонной электричке
в Семенов.

    Провинциальный городок Нижегородской губернии. Планировка города в
центре ровная, улицы пересекаются под прямым углом. В центре -
памятник каким-то троим парням, погибшим в 1919 году в процессе свержения
власти помещиков и капиталистов. На пыльной улице сидят четверо детей
и разбирают старую пишущую машинку. Очень деловито, один даже в перчатке
(одной).

    В местном музее сначала стандартный набор старых стрел, черепков и
топоров - их можно найти в любом краеведческом музее. Затем показана
история Нижегородского края и собственно города, с указанием количества
дворов и жителей в нем, начиная со средних веков. Затем выставлены
всякие ложки и матрешки во всех стадиях их изготовления. Фотографии
выдающихся мастеров, работавших на их фабрике, например, первый на
Руси мужик, сделавший цельную деревянную цепь, и тут же сама цепь.
Потом стоят всякие емкости, расписные ступы, всякие скульптуры и фигуры
и даже немножко мебели из дерева. Музей сей мало кто посещает, я был
на данный день единственным, и вокруг меня суетилась музейная тетя,
включая свет впереди и выключая свет там, где я уже прошел.

    В Семенове имеется действующий храм, внутри почти пусто - несколько
женщин в платках и один дядька в пиджаке. Жизнь довольно однообразная.
На обочине сидит какой-то бородатый мужик и заворачивает табак, похожий
на чай, в трубочку из газеты. Я подхожу, спрашиваю, - интересно
ли жить, мол, в таком месте? Любит ли он свой город? - Он произнес
большую речь, в которой было сказано, что город свой он любит, но
отдыхать здесь совершенно неинтересно, а вот "в Сургуте, когда
я был, там еще железной дороги не было, эродром был" - вот
там-то как раз и приятно отдыхать, там, где тайга. Когда я заметил,
что в тайге могут быть комары, он рассказал, как борются с ними, выкуривают,
надевают сетку и т.д. Потом он рассказал про два какие-то местечка
в Нижегородской области, где тоже можно "отдохнуть" и где
бывал то ли Разин, то ли Пугачев. "А в Семенове вы не отдохнете,
не-ет", - суммировал он, и я, воспользовавшись паузой, поблагодарил
его за советы и поскорее перешел на другую сторону улицы.

    Сижу в столовой. Из всякой пищи я выбрал чай без сахара, - хотя
чай, по Брэггу, и яд, но дешевле всех прочих ядов. Сижу, ем свой хлеб
и пью этот чай. Многие посетители не доедают и уходят, тут приходит
какой-то ободранный господин и по-хозяйски съедает все, что осталось.
Я, не горюя, поел-попил и ушел.

    Окраина города. Прямоугольная планировка теряется, вокруг - дворы,
тропинки среди высоких трав, ходят курицы.

    Сижу на скамейке. Голоса народа слева: "они [демократы] столько
украли, что на каждого человека по миллиону положили в швейцарские
банки... Детей жалко, мы-то уже ничего... а они и в армию идут худые..."
Справа, на соседней скамейке, общаются грибники, перемежая свою речь
местными географическими и матерными словами, - ничего не понимаю.

    Следующая пересадка - Керженец. Леспромхоз. "Лесной воздух,
настоящий лесной воздух!" - рекламировал мне Керженец какой-то
дядька на платформе. Это оказалась деревня без дорог, вся поросшая
крапивой и полынью. Я от этого лесного воздуха разряжался во все стороны
громким чиханием и был вынужден эвакуироваться, сел на электричку
и уехал.

    Электричка везет меня к Ветлуге. Это - действительно широкая река.
На ней расположен поселок Ветлуга и два поселка Ветлужский. В одном
из них я и оказываюсь. Увы, западный берег реки некупабельный, а на
восточный можно попасть только по воде или по железнодорожному мосту.
Мост оцеплен колючей проволокой в радиусе ста метров. За проволокой,
сняв форменную кепку, охранник моста косит траву. К реке ведет крутая
лестница, давно потерявшая свои ступени - остался лишь железный
каркас и несколько прогнивающих досок, вокруг растет бурьян. На топком
берегу лежат обломки огромного электронного ящика, может быть, доисторического
компьютера, сброшенного с обрыва. Самый большой из обломков -
два метра высоты, из него торчат тысячи разноцветных проводов.

    Поднимаюсь обратно. Наверху обрыва - полуразрушенный дом. Рядом
с ним сложены в кучу красные лозунги - "выполним...",
"слава..." Попали на свалку истории.

    Последняя сегодняшняя переброска - в Шахунью. Еду, смотрю в окно.
Тут откуда ни возьмись, - контролеры, первые по выезде моем из
Москвы. "Ваши билеты?" - спрашивает усатый мужик с билетными
щипцами, похожими на клещи. "Нету", - отвечаю я. "Почему?"
- "Если я буду всюду билет покупать, то у меня денег не останется",
- честно отвечаю я (я стараюсь всегда честно отвечать). Контролер
подозвал своего партнера и говорит: "глянь-ка, этот говорит, что
если он будет билет покупать, то ему денег не хватит!.. Куда едешь?"
- "В Свердловск", - отвечаю я. "Как?" -
удивился один из контролеров. Я сказал, как. "Все ясно", -
сказали контролеры и ушли.

    Штраф на Горьковской дороге установлен в 10% минимальной месячной
заработной платы. Добрый дедушка Ельцин, щедро увеличивая зарплату,
тем самым для нас подращивает штрафы. Но я не платил штрафа на железной
дороге с того дня, когда он был еще 5 рублей.

    Проезжаю Урень. "Пусть крепнет содружество народов социалистических
государств!" - красная надпись.

    Шахунья. Рабочий город. Ровные двухэтажные кирпичные дома, вдоль них
- теплицы, огороды, вкусные запахи. Вечер. Со стен домов, магазинов,
с фонарных столбов на жителей грозно смотрят портреты женщины в белом
и надписи: "Бог живой - на земле!" "Мессия Мария Дэви
Христос" и т.п. От Москвы до самых до окраин, во Владимире, в
Коврове, в Нижнем Новгороде, здесь и на тысячу верст на восток, во
всех людных местах развешаны эти листовки от имени "белого братства"
- "юсмалос". Оказывается, нам - людям - был дан
срок до 1 июля 1993 года покаяться и уверовать в эту тетю, а теперь
мы, кто не успел, все попадем в ад. Кое-где по соседству с этими плакатами
- другие, с которых смотрит на нас некий канадский проповедник
с охапкой костылей в руках. "Слепые видят! Глухие слышат! Хромые
ходят!" - это подписи под соответствующими фотографиями. Рядом
же - обращения, призывы, проклятия от конкурирующей фирмы "белых
братьев".

    Утром отправляюсь из Шахуньи в Киров. Утро, сплю в мягкой электричке.
Будят меня контролеры. Их трое - два мужика-вытряхивателя и женщина-выписывательница
штрафов. Ни у меня, ни у сидящего напротив меня билетов не оказалось
и мы были высажены на платформе 921-й километр.

    Отшумела электричка. Осматриваюсь. Какой-то хутор в несколько домов.
На ближайшем доме надпись - "Социалистический. 921 км."
На нем же расписание электричек: следующая только через 4 часа с лишком.
Я и рабочий человек Женя (так звали его) оказались в очень интересной
ситуации. На карте этого хутора не было. Но тот Женя знал, что стоит
только дойти до следующей станции, как электричек будет больше и мы
сможем быстро попасть в Киров. Сей город Киров не сумел вновь назваться
Вяткой, ибо на референдуме большинство жителей высказались против.

    Проходя один километр за 8 минут, другой за 7 минут, - меньше
чем через час мы оказались в поселке Стрижи. Силикатный завод, находящийся
здесь, выпускал белую пыль и белые кирпичи в большом количестве. Все
было белым, из этих кирпичей тут строились дома, гаражи, коттеджи
миллионной стоимости, разве что в пищу они не годились. Воды в поселке
не было - на сегодняшний день всю ее отключили. Вокзальная уборщица
перегоняла пыль с места на место сухой шваброй.

    А вот и Киров. Здесь я был в 1991 году, в ноябре, ходил по морозным
улицам, смотрел на замерзающую реку Вятку. Сегодня же была жара. Жители
юга продавали помидоры, огурцы, бананы, жители востока - чеснок,
лук, зелень. Я купил хлеба и чеснока, дал телеграмму домой и залез
в поезд "Москва-Лена".

    Но даю совет всем людям: не садитесь, о люди, в скорые поезда дальнего
следования! Сначала я зашел в вагон-ресторан и спросил: "У вас
можно поесть?" Какие-то дядьки сказали, что можно. Тогда я достал
хлеб и чеснок, купленный в Кирове, и стал поедать их. Но мне сказали,
что в вагоне-ресторане можно поедать только то, что куплено в вагоне-ресторане.
Поскольку еда там стоила дороже билета, я пошел из вагона в вагон,
а за мною увязался мужик с топором. Он просто нес топор, а потом пропал,
а я, было, подумал, что это так охотятся за "зайцами" в поездах
сих. Увы, этот поезд я был вынужден вскоре покинуть, - меня высадили
на станции Просницы. Рядом была большая деревня, с пыльными дорогами,
деревянными одноэтажными домами. На вокзале стояла цилиндрическая
печь. Я сел на электричку и приехал в Глазов.

    Глазов - крупный город Удмуртии. Попив кефира, я отправился смотреть
город. Получив титул города 200 лет назад, он начал застраиваться
(на плане - в форме глаза, вытянутого по течению реки Чепца).
Но на нынешней карте города эта форма практически не проявляется.
Среди множества маленьких старых домов высятся 9- и 14-этажные громады
из красного кирпича. В новом микрорайоне на берегу Чепцы живет, быть
может, половина населения города. На острове среди реки молодежь Удмуртии
жгла костер, громко говорила по-русски и слушала, как мне казалось,
радио. А я вернулся.

    Итак, проехавши без единого билета более 1000 верст, я решил купить
какой-нибудь билет, залезть в поезд и отоспаться. Так и вышло. Купив
билет до Кунгура, я еще целых шесть часов после Кунгура лежал на полке
в поезде Москва-Хабаровск, ожидая прибытия в Свердловск - Екатеринбург.
Проводник даже не обнаружил это. Рядом ехал мужик с женой и с дочкой.
Этот мужик все время был сердит: "У, две еврейки сели на мою голову!
Вот точно что еврейская порода!" Девочка лет девяти, дочка его,
отвечала с верхней полки: "А ты - чувашеская порода!"
- "Не чувашеская, а чувашская!" - мягко поправляла
ее мать. Все трое периодически играли в карты, смотрели в окно и бранились.
Но вот, наконец, и Екатеринбург (в связи с наличием свободных мест
в вагоне я мог бы ехать еще долго, до первых неприятностей, однако
предпочел вовремя уйти).

    Екатеринбург - ворота Азии. Жаркое лето. Вся вокзальная площадь
кишит людьми. Десятки нищих подсовывают свои черные руки и фуражки.
Многочисленные продавцы предлагают приезжим фрукты, напитки, импортную
одежду, местную прессу. Загорелые, часто босые, беженцы, разложив
мешки, тюки, грязное барахло, общаются на незнакомом мне языке. Другие,
чинные господа, обливаясь потом, сидят в окружении своих чемоданов.
Ругань перекрывается бульканьем вокзальных динамиков. У билетных касс
люди стоят так плотно, что нельзя различить очереди к отдельным окошкам.
Билетов, кому куда нужно, нет; по ненужным направлениям остались одни
"СВ". Покинув сию толпу, я отправился гулять по городу.

    Вот, я проехал навстречу солнцу на два часовых пояса, на 1850 километров.

    Прохожу мимо места расстрела царской семьи. Дом, в подвале которого
это произошло, давно снесен, остался пустырь. На каменном заборе,
ограждающем этот пустырь, надпись изнутри: "Здесь жиды убили царскую
семью. Смерть жидам" большими буквами. Посреди пустыря стоит большой
крест. Благообразный старик с седой бородой, но в одних трусах, красит
белой краской этот крест, капая краской на свое тело; рядом стоит
бревенчатая часовня и какая-то деревянная пристройка. На земле -
памятная плита с надписью, около нее - загорелый человек с фотоаппаратом:
"Не хотите ли сфотографироваться?" - я отказался, посмотрел
и ушел.

    Городской пруд - единственный водоем в центре города. Еще 250
лет назад узенькая речка Исеть была здесь перегорожена плотиной. Теперь
спереди и сзади плотины образовалось по водоему. Верхний и есть городской
пруд. Вода его из специального отверстия в плотине, с шумом и брызгами,
небольшим водопадом перетекает в нижний водоем меньшего размера с
гранитными берегами. В водоеме установлено 188 фонтанирующих трубок.
Вокруг того фонтана сидят многочисленные екатеринбуржцы, опустив ноги
в его теплую воду, так как другого места охладиться не имеют.

    Огромный памятник Ленину. "Успехи, достигнутые нами, доказывают,
что мы опираемся на самую передовую в мире силу - силу рабочих
и крестьян", - эта надпись, несмотря на выпадение отдельных
букв, еще читается на основании монумента. Это одно из проявлений
коммунистической истории. Другие проявления - названия улиц -
спешно заменяются, и рядом со старыми табличками на стенах домов написаны
прежние, возвращенные уже, названия.

    В столовой покупаю два супа. Какие-то парни сочувственно спрашивают:
"Ты что, студент?" - "Ага, - говорю, - студент."
- "В каком институте?" - "МАИ: Московский Авиационный!"
Господа сии удивились чрезвычайно: "Как ты сюда попал?!" -
я объяснил, но они не поняли.

    Станции метро, обозначенные на карте сего города, купленной в прошлом
году в Москве, - только строятся. Открыто лишь несколько станций,
и вот, вдоволь побродив по улицам и закоулицам, я скрываюсь в вожделенную
прохладу. Доезжаю до конечной станции, - почему-то люди не выходят.
"Куда поедем?" - "Как куда! Обратно поедем!" -
мудро отвечают люди. Так оно и вышло: поезд постоял и поехал обратно
по той же колее. Оказывается, в Свердловске всего два экземпляра поезда:
один ходит по правой колее, а другой по левой. Люди стоят посередине
и смотрят: с какой стороны появится поезд, - а в какую сторону,
им все равно, ведь поезд всегда доезжает до конечной и едет обратно.
Удивленный, я спрашиваю у тетки, смотрящей за эскалатором:

    - Скажите, пожалуйста, что у вас в метро, всего два поезда?

    - А вам сколько нужно? - удивленно оборачивается тетка.

    Итак, немного погулял в городе сем - часа четыре, - но жара
и новые впечатления сморили меня. Сейчас мой путь - назад.

    И вот, я еду электричкой в уральский городок Шаля. Солнце весело заходит
передо мной. Вот электричка едет по одноколейке, вырубленной в крутом
склоне горы; а вот и выезжает на простор, а вот уже и вечер, поселок
Шаля.

    Ранним утром, купив билет на одну остановку, я выезжаю в Кунгур.

    В 1479 километрах от Москвы расположен уральский город Кунгур, известный
ледяной пещерой, находящейся на окраине города у реки Сылвы. Сия река
размыла горные породы, а с понижением уровня реки в горе образовались
причудливые ходы, общая длина которых превышает 5 километров. В самом
Кунгуре жарко, градусов под 30, сухо. Проезжающие машины оставляют
за собой тучи пыли. Люди, ходящие по улицам, отворачиваются, заслоняются
- кто сумкой, кто картонкой, кто рукой. Никакого признака дождя
не обнаруживается. Долгим путем я перешел через мост и наконец обнаружил
благоустроенный (но закрытый) вход в пещеру. (Пещера работает с девяти
часов и по билетам.)

    Вскоре появилась тетя-экскурсовод в очках, в тулупе и в шерстяной
шапке. "С чего бы это?" - подумали люди. Но вот вход в
пещеру открылся, и из глубины горы повеяло великим холодом. Первый
грот был весь облеплен льдом. Огромные сосульки, кристаллы льда свешивались
отовсюду. Зимой холодный воздух заходит в пещеру и там остается до
следующей зимы, поддерживая неизменно ледяное убранство первого грота.
Дальше в пещере было уже теплее, около +2, +3, и огромные подземные
озера (площадью до 1300 кв.м.) не были покрыты льдом, а содержали
холодную, бездонную воду. В экскурсионной части пещеры имеются светильники,
без которых ориентироваться в пещере невозможно. В пещере можно увидеть
огромные, многометровые фигуры, выточенные водой из камня, щели и
цилиндрические темные провалы в потолке диаметром до метра, откуда,
с двадцатиметровой высоты капала подземная вода. Многие гроты были
очень велики, так что в них можно было бы водить слона; были и узкие
отверстия, ведущие неведомо куда. Подземные реки соединяли между собой
сотню озер. Ближе к выходу опять почему-то повеяло холодом, опять
люди попали в облепленный льдом грот и морозный туннель - и когда,
наконец, посетителям и тете-экскурсоводу удалось выбраться в каком-то
месте на поверхность горы, все были безмерно рады, подпрыгивая и стуча
зубами, встретить вновь уральское лето.

    Из Кунгура я переместился в Пермь, где решил поехать поездом в Москву.
Купив билет до Кирова за 440 рублей (надеясь таким образом достичь
и Москвы), я немного побродил по Перми, но, не дойдя до Камы, потратил
на хлеб все оставшиеся деньги и пошел встречать поезд.

    О, многие люди хотели попасть в поезд "Соликамск-Москва"!
Это единственный поезд отсюда на Москву, имеющий общий вагон; остальные
все - только купейные и плацкартные, а стало быть, и дорогие.
Поэтому Соликамский поезд пользовался большим спросом. Уже на ходу
многие лезли на подножки и вкручивались в двери. Но все вошли, и проводник
общего вагона, посмотрев на мой билет, впустил меня внутрь, где я,
лежа на полке и слушая веселье и брань других едущих, благополучно
заснул и проспал Киров (в 2 часа ночи он остался позади) и 600 километров
после него.

    И вот настал новый день, и я еду по Костромской области. Сыро. Избушки,
косари и дымы печных труб проплывают мимо. А вот и Буй, узловая станция,
где останавливаются многие восточные поезда. После Буя опять поплыла
Костромская область, и вот проводник решил пройти по общему вагону
и посмотреть, кто докуда едет, чтобы узнать, сколько свободных мест.
(На севере проводники не занимаются такой бюрократией, ибо предполагают,
что в вагоне всегда есть свободные места, даже если следующие пойдут
по головам предыдущих.) "Ваши билетики?" - "Ой, да
я уже показывал!" - "Ну давайте, давайте!.." Я вытаскиваю
свой билет. Пермь-Киров.

    "Что это?" - улыбнулся проводник своими золотыми зубами.
- "Вы докуда едете?" - "До Москвы." -
"Так почему же ...?" - "Так билет до Москвы, знаете,
дорого стоит. У меня таких денег нету." - "В тамбур!"
- сказал проводник и куда-то ушел. Я остался.

    "Я сказал - в тамбур!" - заявил проводник, вернувшись.
Улыбаясь, я собрал свои вещи и пошел за ним. "Ты откуда такой
взялся?" - я рассказал. Рассказывал минуты три, о том, что
Россия - прекрасная страна, и что стоит посмотреть ее. Все время
сего разговора проводник комкал, рвал, мял и сворачивал в сосиску
мой билет. Но вот, поезд останавливается.

    "Ну что ж, посмотри Россию, посмотри..." Выхожу - тут
же поезд отходит. Я весело машу ему вслед - и вскоре он скрылся
из виду.

    Платформа Казариново. Одноколейка. Электричек нет вообще. Пригородный
поезд будет только вечером, а может, и не сегодня. Автомобильной дороги
нет. До Москвы - более 400 километров, до Данилова - 70. На
все у меня как раз оставалось 10 копеек!

    Но вот подходит поезд. Какие-то два безбилетных гражданина спешат
занять места. "А что, так можно?" - спрашиваю я на всякий
случай. "Можно, можно!" - говорят они. - Какая-то
стрелочница стоит на полустанке с кружком (которым надо махать, чтобы
поезд отправился). "Эй, Светка, отправляй паровоз, а то в Любиме
алхоголь кончится!!" - закричал один, делая ударение на "а"
в слове "алхоголь". "Если мы не поспеем, ты отвечать будешь!"
- крикнул другой. Ну, Светка помахала, отправила "паровоз",
и мы поехали. - В Любиме они ушли за "алхоголем", а в
Данилове сошел через час и я.

    Итак, Данилов! Отсюда - всего две пересадки до Москвы. В ожидании
электрички я брожу по Данилову. Насмешила одна деталь. На улице Кирова
среди каменных, аккуратных двухэтажных домов стоит один деревянный,
ветхий. Несколько окон выбиты и заделаны картонками; все перекошено.
На высоте второго этажа на черной деревянной стене надпись: "ДОМ
... состояния". Я подумал: дом аварийного состояния, но подойдя
ближе, прочел надпись на табличке полностью: "ДОМ образцового
состояния", - и очень смеялся.

    Запыленные огромные портреты вождей мирового пролетариата грозно висели
на вокзале города Данилова. Бак для питьевой воды был пуст. Дожевав
хлеб, я сел на электричку с открывающимися вручную дверями и поехал
в славный город Ярославль.

    О Ярославль! О Волга! Опять я здесь! Я так люблю Ярославль, вероятно,
потому, что часто бываю в нем. И опять, в сумерках, я брожу по набережной,
смотрю на белокаменные храмы, стены и башни, а справа разлилась Волга
на всю километровую ширь.

Следующий рассказ "Русский Север" 1994 г.